Тимоша и его собака
В таежном поселке дом Тимоши стоит высоко. Нравится мальчишке смотреть из окна на берег горного озера, воду, отдающую солнечными блестками, поросшие хвойным лесом величавые хребты, клубящийся туман над ними. За хребтами тянется на сотни километров тайга, где живут маралы, медведи, глухари… и Тимоша уже твердо решил: когда вырастет, станет охотником, как их сосед дядя Ваня, будет добывать соболя, ведь мех соболя на уровне золота ценится.
Отец Тимоши работает инженером-механиком на комбинате – человек уважаемый, и молодые, и старики по имени отчеству величают. В свободную минуту спешит он на рыбалку, ловит тайменя, хариуса, не прочь с ружьем в лесу побродить. Берет с собой и Тимошу, и даже даст пальнуть по рябчику, после чего трудно тому унять в душе накатившееся счастье. Жалеет Тимоша об одном – отец часто по командировкам ездит. Может, поэтому как-то ружье без спроса взял. Не мог мальчонка унять охотничью страсть, пробудившуюся в душе.
В тот день отец должен был снова уехать, мать ушла на работу, а ружье – за печкой в углу стояло. Какие тут числители и знаменатели, всю парту изъерзал, дождаться бы звонка, а сам всеми мыслями был там – в лесу.
– Тимоша, что с тобой сегодня, будто на иголках сидишь, – спросила учительница.
– Нездоровится мне, Роза Сергеевна, – не моргнув глазом, ответил он.
– Заболел, в медпункт надо идти.
Тимоша внял доброму совету учительницы, досидев до конца второго урока, и уже через полчаса бежал, воровато оглядываясь, с ружьем за спиной в лес. Поднялся на гору, осмотрелся, вытащил из кармана свистульку и начал манить. Тотчас прилетел рябок, сел на ближайшую ветку, он прицелился, стрельнул, подбежал, поднял птицу с земли, стал внимательно рассматривать. Перевел взгляд на осину и обомлел, увидев большое, черное пятно. Смутная догадка подтвердилась, на изогнутой ветке сидел глухарь, вот он зашевелился, встряхнув крылом.
Малец начал скрадывать, боясь наступить ногой на сухую ветку, сердце дробью стучало, будто кто-то палочками бил в школьный барабан, в ушах отдает, а в голове одна и та же мысль: «Подпустит, не подпустит», совет отца вспомнил: «Глухаря в зад стрелять нельзя, его от выстрела вскидывает, крылья расправляет и может на крыле уйти, не найдешь потом». Вот подобрался на выстрел, ложу одностволки к плечу поднес, мушкой цель поймал, а глухарь хитрец не поворачивается боком, руки у мальчонки трясутся от напряжения, мушка ходуном ходит. Наконец, дождался.
Грянул выстрел, и не поверил Тимоша своим глазам, повалилась с дерева гордая первобытная птица наземь, тяжелая, а кажется пушинкой, домой от радости пуще прежнего помчался. Дома отец встречает – командировку отменили. Посмотрел с напускной укоризной, попытался сказать как можно строже: «Значит так, ружье на место, глухаря в чулан положи, хорошо, что мать не знает…» Понял родитель, охотник в сыне родился. А уже следующим воскресным утром состоялся между ними такой диалог.
– Спишь, – спросил нежно отец, зайдя в комнату сына.
– А че? – в непонятном еще, но сладостном предчувствии спросил Тимоша.
– Иди, рябчиков постреляй.
С того времени и понеслось душа молодого добытчика... Первая охота и первый глухарь, потом – первый марал, первый лось. А сколько лет-то было Тимоше? Тринадцать, четырнадцать. Но по-настоящему почувствовал себя охотником, когда собаки зверовые появились. Сосед дядя Миша Ивашкин приехал с Севера, и привез с собой западносибирскую лайку, отменную работницу. С сыном его Антоном дружил Тимоша, вместе в окрестную тайгу бегали. По дороге в школу все напоминал про давний уговор:
– Когда щениться будет?..
Антоха парнишка обстоятельный, слова лишнего не скажет. Как-то пришел, буркнул коротко:
– Давай по рублю за щенка. Тот к родителям, выпросил два рубля, мама руками всплеснула:
– Чем кормить будешь?
– Ничего, мать, прокормим, – пришел на выручку отец.
Принес домой двух цуцынят Тимоша, не отходит от них, возится, налюбоваться не может, с кличками заранее определился, назвав кобельков Верный и Алтай. Это намного позже узнает он и поймет: собака и человек на промысле – одно целое, главное – чувствовать и понимать друг друга с полуслова, именно от этого зависит не только добычливость, но и жизнь каждого.
А тогда не обошлось и без курьезов, а как без них. Дело было в начале весны. Все ярче пригревало солнце, на склонах хребтов появились первые плешины-проталины, днем позванькивала капель, падая с крыш, добрее становились люди, дождавшись тепла. Встретил его сосед, старый охотник алтаец дядя Ваня, на голове шапка из росомахи, серебряный набор на поясе бекеша, трубка в зубах, посасывает морщинистыми губами, говорит: «Сходи, Тимоша, в лес, узнай, затоковали глухари или нет». Отчего же не сходить, сам каждый день думку думает про глухариный ток, – пошел, взял с собой собак, пусть прогуляются.
Идет по лесу Тимоша, слышит, Алтай лает в болоте. Подходит к березе, лай не прекращается, а на самом верху сидит колонок, здоровый, как соболь. Стряхнул его с дерева, собаки тут же подхватили зверька, давай давить, насилу отобрал, чтобы отпустить. А колонок за жизнь свою борется, ему все одно, что собака, что человек, хвать за палец пацана, тот от боли корчится, – бросил на землю, собаки его и задавили. Какая никакая, а добыча – не вбрасывать же. Принес домой, обдирает, рядом сидит дед Федор, бороду седую поглаживает, пощипывает:
– О! сорок рублей уже заработал, – как бы, между прочим, сказал. «Ничего себе, срок рублей», – повторил он слова деда, да на ус намотал. И осенью пошел их бить, колонков-то. Собачки вмиг поняли, чего хочет от них хозяин. Тот на гору еще взбегает, а они уж колонка на черемуху загонят. Вот Алтай подбегает, с разгону по деревцу задом бух, зверек на землю валится, Верный тут как тут, схватят колонка, «хряст» – на две части разорвут, подбегут к Тимоше, две половинки выложат, серпами помахивают, радостные, в глаза охотнику преданно смотрят, не понимая, почему тот от досады готов разрыдаться.
Набил в ту осень Тимоша колонков фанерный дедовский чемодан, штук сорок, ну, думает: «Озолотею».
Повез сдавать. Колонок, которого взял первым, потянул на девять рублей, остальные шкурки – на два с полтиной, три рубля. Он в шоке: «Вот это озолотел, сколько вони перенюхал!».
Но шло время, взрослел, набирался опыта юноша, вырастали его собаки. И уже ждала, ждала, первая настоящая удача начинающего охотника. В таежном краю нет добычи весомее, чем соболь. И стар и мал, живут одной мыслью – добыть пушнины, она сулит достаток в каждый дом.
В поселке не разминуться людям, обязательно кого-либо встретишь. Вечером Тимоша вышел вечером из дома, пороша мелкая сыплется. Повстречал промысловых охотников дядю Ваню и дядю Петю, разговорились.
– Сходи на горку, там белок тьма, – говорят. Послушает, пойдет, одну, две белки добудет. При встрече старики опять расспросят, как охота прошла, нахваливают:
– Ну, молодец, сколько взял, а мы то, всего ничего: трех белок и одного соболька.
Опять совет дают, где ему в следующий раз охотиться, но знает уже Тимошка, по ложному следу направляют дядья, нет там больше ни соболей, ни белок, выбиты ими. Меж собой джеркотят, разговаривают на алтайском языке, одно улавливает юнец: «Там соболя видел, там видел…» – « Ах, дядя Ваня, дядя Петя… вам ли не знать все про все, шкурка соболя сто пятьдесят-двести рублей стоит, а белки, товарной – три с небольшим. Зачем мне душу бередите словами: «Твои собаки по соболю не будут работать, они по белке приучены». Ну, не может такого быть…» – настырно думает Тимоша.
Ранним утром, собираясь на охоту, он окончательно решил: «Охочусь только по соболю, стану на след и буду идти, пока не возьму». Поднялся в лес старого Артыбаша, увидел след соболиный, бегал зверек с вечера, присыпан снежком, значит, должен быть и свежий. Ходил, ходил, наткнулся. Подозвал Алтая, на след поставил: «Искать». Пес на Тимошу, как на дурака посмотрел, побежал. Слышит, лает, подошел – белка на дереве сидит. Тимоша Алтая за ошейник к себе притянул, отшлепал легонько прутиком, вновь команду повторил: «Искать!». Лайка отбежал, села, не может понять, что от нее требуют, головой повертела, опять в поиск ушла.
Вскорости залаяла. И опять – белка на дереве. Вновь повторилась процедура, нашлепал собаку, команду дал. Алтай опять ушел по следу, минут через двадцать залаял, но уже другим голосом. Подбежал Тимоша, ойкнуло в груди, на дереве соболь сидит. Бог ты мой! Стреляет и видит, как валится кот, подбежал, не верит самому себе, соболь оказался с темным мехом – баргузин.
В ту зиму Верный пропал, медведь задавил или украли, а ведь тоже подавал большие надежды. Алтай же заработал, азартно, с жадностью, соболей, где только не искал, загонял и в дупло, и в корнях деревьев часто рылся, не оторвать, а Тимоша по неопытности наивно думал: «Мышей, что ли там ищет?» Веткой набьет его, не видит, что под корневища дерева, ни кто иной, как соболюшка юркнул. Недоуменно смотрит пес на своего хозяина: «Чего дерешься, не нужен тебе соболь, так и скажи». Утром идут в лес, лайка рядом, след марала находят, скажет Тимоша: «Марал», и весь день пес будет искать марала. Если по соболю охотятся, будет рядом марал пробегать – внимания не обратит. «Добрая у него собака», – с завистью говорили старики.
Овладел всеми азами охоты и Тимоша, став штатным промысловиком, теперь уже Тимофей – солидный мужчина с густой бородой, спокойным взглядом, натруженными и сбитыми от повседневной работы ладонями. И началась у них с Алтаем другая жизнь, глухая, полная неожиданностей.
Тот день ничем не отличался от других. Встал Тимофей рано, подкинул полешек в печку, сварил похлебку Алтаю, позавтракал сам. Собрался быстро. Талию опоясал ремнем, с ножом, в рюкзак, из брезентухи, изрядно потертый и выгоревший на солнце, сунул шмат сала, полбуханки хлеба, две луковицы, вместе с ружьем закинул за плечо, и уже на пороге остановился, нервно отыскивая ладонью топорище в рюкзаке – топор был на месте.
Первого соболька лайка облаяла в кедрачах. Тимофей долго всматривался в густую хвою, обежал одно дерево, потом другое, ждал, приставив ложу ружья к плечу, наконец, высунулась мордашка и он выстрелил. Кот оказался с темным мехом. Алтай опять ушел далеко и опять забухал, явно, по соболю. Тимофей кинулся, не чуя под собой ног, на этот раз взял зверька без особых усилий. Страсть и азарт уводили охотника и собаку все дальше от знакомых мест.
Перевалили хребет, и уже были у его подножья, добыли четырех соболей, но Алтай не унимался. Тимофей понимал, что надо бы давно возвращаться, и что до зимовья уже не дойти, придется ночевать под открытым небом. Повалил снег, да так густо и плотно, что через несколько часов ходьбы он почувствовал себя измученным. Алтай понуро шел сзади, тыкался в ноги. Одежда отсырела. Снег не прекращался. Попался выворотень кедрача, и Тимофей решил табориться, натаскал сушняк, долго не мог запалить, потом нарубил лапник, соорудил балаган. От раскочегаренного корня поднимались языки пламени, он приседал на корточки, грелся, а после того, как просушил одежду, принялся за ужин.
Спал урывками. Просыпался, лежа долго пялился на слабый огонь, вставал, подкидывал в костер, Алтай, был рядом, совал туда морду. В ночи Тимофею слышались голоса людей, крики, ругань, женский плач. Он вскакивал, прислушивался, толкал коленом Алтая. Голоса, крики прекращались, но стоило ему лечь, свернувшись калачиком, как вновь повторялось невидимое трагическое действо людей. «Не схожу ли я с ума», – занервничал Тимофей. Вспомнил, что говорили охотники-алтайцы: «Не ходи туда, место нехорошее», – когда-то давно поблизости этих мест было поселение, стояли жилища тубаларов – лесных людей. Что случилось, почему ушли люди, никто не знает, а кто знает – молчит.
Снег мог идти и день, и два, и три, и так намести, что не выбраться из тайги. Подобные мысли Тимофей старался не слушать, но они навязчиво лезли в голову. Уснуть больше не смог. Из еды осталась краюха хлеба да подстреленный за перевалом рябчик. Не дождавшись рассвета, он быстро собрался и пошел. Снег перестал сыпать, но толща его утроилась, замедляла ход, в ночи ударил мороз. И все же тяжелое разочарование ждало позже, когда он перешел, ставший чужим для него, этот хребет.
Алтай в густом кедраче облаял соболька, Тимофей без труда взял его. Кобель не унимался, в низине, ближе к распадку, забухал его призывный голос. Тимофей еле передвигал ноги, обходя поваленные ветровалом деревья, уже ничему не рад. Вдруг сбитый мощным ударом, он полетел в снег, теряя рюкзак и ружье. «Медведь-шатун», – вместе с болью в теле молниеносно отреагировал мозг. Зверь начал мять и рвать человека, тот пытался увернуться от лап, вытащить нож из ножен. Раздался лай Алтая, подскочив, кобель злобно хватал, кусал не прошеного врага. Медведь занервничал, мотая головой, отбивался лапой, потом поднял свое мощное студенистое тело, бросился на собаку. Тимофей отыскал ружье, судорожно извлек из кармана пули. В этот миг истошный собачий голос разорвал тишину. После выстрела зверина дернулся, а когда ухнуло второй раз, повалился замертво, придавив собой уже бездыханного пса, с вывороченными внутренностями. Вытащив с трудом Алтая, Тимофей смотрел в его поблекшие, уставшие глаза, и не мог осознать случившееся. Потом схватил нож и стал наносить удары по мертвому медведю. А выдохшись, сел на снег, привалился к теплой шкуре собаки и заплакал.
Как пьяный блудил он по тайге, к вечеру доплелся до зимовья. Повалился на нары, долго лежал в холодной избушке, не приходя в себя.
… Много лет промышлял Тимофей белку, соболя, добывал маралов на реву, бил медведей на привадах, берлогах. Перебывало у него немало зверовых собак, но таких, как Алтай, уже не было.
В основе рассказа – воспоминания таежного охотника А. Неверова.
Картина художника Татьяны Данчуровой. С Новым годом!
Лучшие комментарии по рейтингу
Как бы и продолжение, и нет, к этому материалу уже есть, напечатано в январском
номере журнала рассказом. Большое СПАСИБО ВСЕМ, кто прочитал и оставил свой отзыв.
