Дергач и Бес, или Хорь и Калиныч
На вечернюю зорьку я опоздал из-за невзрачного рыжего дергача, явно побывавшего в руках какого-то сумасшедшего дрессировщика.
С Бесом мы вышли из дома на закате. Осеннее небо, озаренное золотистым светом, местами было густо вымазано полосами темных, едва ли не грозовых туч и испещрено десятками белых облачков, словно там, в заочных высотах палили из беззвучных, выставленных в неописуемом беспорядке пушек. От дома ясно просматривалась даль, обласканная за Волгой последними лучами. А близкие мрачные луга, скрытые от света тучей, по-октябрьски холодно посверкивали стальными лезвиями озер. Порывистый ветер пряно пах прелой листвой ветел.
Брат еще утром увез в город на прививку Тумана и Бояра, я хлопотал по хозяйству весь день, а Бес, как привязанный, слонялся за мной по дому и старался чем-нибудь помочь: зевающий от избытка чувств, он лез мне на руки, когда я старался приподнять большой газовый баллон с пола, вставал на пути, когда я, раскачиваясь маятником, нес баллон к дверям, и яростно облаивал "чужих", когда я пытался расплатиться с ними за доставленный газ. Серебряные горошинки из часов нет-нет рассыпались и, прыгая, скатывались по ступенькам хрустальной лестницы, отмечая продолжительностью своего звона приближение вечера.
Когда полные сознания того, что все плановые и незапланированные проблемы решены, мы вышли через калитку на улицу. Покинутый всеми дом обиженно поджал створки дверей, устремил в бесконечность пространства взгляд поблескивавших окон, и сделал вид, что ему безразлично, когда мы все вернемся и вернемся ли вообще.
Мы не спеша спустились к Кудьме по крутой и кривой улочке. Скатывающиеся из-под ног камешки и пенящиеся по желобам вдоль дороги шустрые струи ручья стремились навязать нам свой темп движения. Но мы не обращали на них внимания. Впереди нас ждал старенький катер, неторопливая переправа через ледяную Кудьму, всю в желтых лодочках-листьях ив, и давно выкошенные луга, хрустящие под ногами сухой колкой стерней. Нас ждало давно испытанное место в густых камышах, где водяные полевки грызут у основания сочные стебли, а по светлому полотну неба мелькают, как на экране, тени жирных пролетных уток. Мы знали, что ждет нас в лугах, и знали, что дома нас ждать некому, поэтому ничто не могло внести сумятицу в наш душевный покой. Мы не знали только о планах невзрачного рыжего дергача.
Едва обогнули старицу, густо обросшую прибрежными ивами, как Бес, опередивший меня шагов на двадцать, порскнул рысью с тропинки к кустам. На некотором расстоянии впереди него мчался по стерне к тем же спасительным кустам какой-то зверек. Расстояние между ним и собакой быстро сокращалось, и мне стало ясно, что через мгновение гонки закончатся. Сделав пару последних отчаянных рывков, ягдтерьер настиг жертву и сомкнул челюсти на ее туловище. Однако в следующий миг выяснилось, что я ошибся. Зверек перед самой мордой собаки вдруг… раскрыл крылья и вспорхнул! Бес с отчаянным стоном пролетел по инерции кубарем около метра, а зверек, оказавшийся коростелем, мягко приземлился почти там же, где взлетел. Еще не встав как следует на ноги, Бес бросился назад с раскрытой пастью, надеясь покончить с этой летающей крысой одним махом. Но коростель не собирался сдаваться. С проворностью мультипликационного Вуди Вудпекера он помчался, стелясь телом по земле, в противоположную от кустов сторону. Лай, стон и вопль вырвались одновременно из собачьей души, оглашая луга тем невероятным, полным мольбы и угроз голосом, что у гончих называется заревом. Через несколько мгновений собака вновь настигла дергача, и он снова повторил свой цирковой трюк, пропустив ягдтерьера под собой. Попытка собаки схватить птицу на лету не удалась. Его зубы звонко клацнули в воздухе, а сам он сделал кульбит. И вновь Бес бросился с голосом за удирающей птицей, и снова она позволила почти догнать себя, а затем перепрыгнула через него. На этот раз дергач решил изменить тактику. Пробежав несколько метров, он неуклюже взлетел и часто махая неожиданно большими крыльями, поволок по воздуху свое обвисшее тряпкой туловище к куртинке высокой желтой травы вокруг огромного седого пня. Чувствуя, что добыча уходит, Бес заголосил, как ребенок, у которого отняли любимую игрушку, и черным зайцем понесся к пню.
Стоя на гребне, я прекрасно видел все детали происходившего передо мной состязания, и, признаться честно, оно казалось мне забавным. Я не хотел обрывать его выстрелом по птице или командой "стоять". Впрочем, Бес и не послушал бы никакой команды в момент преследования. Порой его непослушание во время гона бывает досадным, но я мирюсь в конце концов с этим. Во-первых, мне понятен его азарт, а во-вторых, мне не доводилось встречать позывистых ягдтерьеров.
Еще не достигнув травы, птица, по-видимому, с радостью сложила ненавистные ей крылья, и тело ее, пролетев уже по инерции некоторое расстояние, бухнулось безвольным шматом на землю. Тут с ней произошло превращение, и, став вновь юрким зверьком, она стремительно скрылась в траве. Бес с опозданием в несколько секунд влетел за ней следом в заросли. В тот же миг, как туловище собаки скрылось из вида, с противоположной стороны куртинки появился коростель и опрометью побежал, огибая пень. Я уже подумал, что теперь они будут, как клоуны-эксцентрики, носиться вокруг пня, но коростель помчался к тем кустам, в которых собирался скрыться в самом начале представления. На этот раз ему удалось значительно опередить собаку, и он исчез в желто-бурой листве тальника. К сожалению, там же исчез через некоторое время и Бес. Я пошел вызволять из кустов проигравшую этот поединок собаку и провозился достаточно долго, продираясь сквозь паутину хлестких веток.
С очумевшим от быстрого бега и нервно позевывающим Бесом мы добрались до Грязного уже в темноте, и, едва я успел снять с плеча ружье, налетела утка. Бес с удовольствием сплавал за ней, подбитой первым и единственным за этот вечер выстрелом. Мы стояли, глядя, как быстро темнеет мутное небо, слушая редкие выстрелы где-то у Кудьмы, гудки пароходов с близкой отсюда Волги, и чувствуя, как холод все настойчивее пробирается к самой душе.
Костер на мысу я увидел в тот самый момент, когда разум, звавший двигаться домой почти победил уже желание постоять еще немного, и решение остаться здесь до утренней зорьки вдруг так ясно разрешило мои сомнения, что ночь, казалось, в раз просветлела.
Бес резво взлетел на гряду, всегда готовый двигаться куда-нибудь, лишь бы не стоять, а за ним с ружьем в одной руке и полиэтиленовым пакетом с глиной - в другой медленно поднялся я, путаясь ногами в плетях непролазной ежевики. Возбужденные голоса, далеко разносившиеся над водой от костра, вдруг смолкли, и я догадался, что Бес уже добрался до огня. Выйдя из соснячка в лабиринты тальника, мне удалось по памяти найти тропку к песчаному мысу, и, вновь соскользнув с гряды на берег, я услышал тихие и уже близкие слова двух мужчин:
- Охотник, наверное.
- А что это за порода такая? Вроде раньше не видал таких. Щенок, вроде.
- Это ягдтерьер. Ему уже три года. Норная порода. Для охоты на лис, - пояснил я, подходя к ним. Мы поздоровались за руку, и я попросил разрешения присесть к костру. Один из двух, как оказалось, уже изрядно пьяных рыболовов, крупнолицый и пришепетывающий, пригласил несколько странным образом, объявив, что от них не убудет, и что берег пока общий. Второй, курносый, с глуповатым, как мне поначалу показалось, взглядом был более любезен и предложил присоединиться к их трапезе. Бес, не спрашивая ничьего разрешения, улегся на песок у огня так близко, что мокрая его шерсть на загривке начала парить.
Крупнолицый хитро посмотрел на курносого и вопросительно вздернул бровями.
- Не откажетесь с нами пропустить стаканчик? - спросил у меня курносый, будто и не замечая мимики приятеля, который пытался скрыть от случайного встречного выпивку и после слов курносого незаметно сплюнул в сердцах.
Я поблагодарил и сказал, что больше объема медной гильзы на охоте не пью, чем снял камень с души крупнолицего, а потом предложил сготовить утку в глине, чем окончательно завоевал его расположение. Пока я потрошил крякву и ощипывал перья, рыбаки возобновили разговор, прерванный с появлением у костра собаки.
- А вот, ты скажи, Петюня, - произнес, прищурившись, курносый, - Что... сделало... из обезьяны... человека?
Он произнес это так, как произносят дети, когда задают загадку вроде "За чем вода в стакане?" или "От чего плавает утка?", делая загадочную паузу после каждого слова.
- Ну, извефно. Ну, труд фделал, - ответил немного растерявшийся Петюня, словно боялся какого-то подвоха.
- Это Энгельс сказал. И даже написал, - задумчиво произнес курносый. - А я думаю, что не труд! Вернее, труд не главное!
- А что же, ефли не труд? - успокоившись за надежность своих позиций, спросил насмешливо Петр и подмигнул мне.
Я уже завернул утку в листья кувшинки и обмазал глиной из пакета так, что получился ком, чем-то похожий на сырой еще батон хлеба. Рыбаки молча наблюдали за мной, когда я разгребал угли, укладывал ком и засыпал его со всех сторон ивовыми ветками.
- И как же потом ефьть? - поинтересовался Петр.
- Увидите через пару часов, - произнес я, заинтригованный их разговором. - Если придется когда такое блюдо готовить, обязательно положите в утку сала соленого, кусочками и немного чеснока. А если не труд, так что же, по-вашему? - обратился я с последними словами к курносому, надеясь услышать продолжение.
- Гуманность! - охотно откликнулся он.
- Коль, это ты про инопланетян, что ли? - совершенно серьезно спросил Петр и пошевелил палочкой в костре.
- Не гуманоиды, а гуманность, - терпеливо объяснил курносый. - Милосердие, сострадание, жалость не к себе, а к другим. Зверь жалости не знает.
- А человек фнает? - усомнился Петр.
- В каждом человеке живет и зверь, и человек. И борются они друг с другом. Когда побеждают милосердие и добро, тогда и человек становится человеком! - с уверенностью в своей правоте произнес курносый Николай и добавил уже спокойнее: - А труд... Дятел тоже трудится, а человеком не становится.
- Фато ты фкоро дятлом фтанешь, ефли будешь долдонить невефть чего, - неожиданно посуровел Петр. - Энгельф ему не укаф. Энгельф, он, между прочим, и в Африке Энгельф, а ты так, отоффюду поувольнялфя, так теперь фтал Ни колай - ни дворай!
- Это тебя не касается, - без особого раздражения возразил Николай. - А Энгельса читал, в отличие от таких шоферюг, как ты. Энгельс твой, между прочим, писал, что рука человека развилась, как орган труда. А я, между прочим, думаю, что для труда такая нежная рука не нужна! Чтобы палкой по дереву колотить или череп кому раскроить, нужна рука крепкая, грубая. А мы что имеем? Пять нежных пальцев, которыми только по головке детей да животных гладить.
С этими словами он протянул руку к Бесу и погладил его по голове. Тот доверительно потянулся, не открывая глаз, и приподнял переднюю лапу в надежде, что догадаются и живот почесать.
- Ведь, как приятно руке-то! Орган труда... Какого труда?! Орган ласки!
Бес уже лежал на спине, приоткрыв, будто в улыбке, резцы, и сложив передние лапы так, как это делают жучки и шарики, стоя на задних ногах и выпрашивая кусочек сахарку. Наконец он мотнул головой, звонко чихнув и одновременно перевернувшись на брюхо. Рыбаки засмеялись.
- Так что, я думаю, не во всем Энгельс прав, да и другие тоже, - заключил Николай.
На лице Петюни была гримаса, какая случается, когда распиливаешь сырую доску или пытаешься отвернуть газовым ключом прикипевшую гайку на водопроводной трубе. Он пытался откупорить новую бутылку водки с металлической пробкой без "козырька".
- Ага, - замотал он головой, оставаясь почти полностью сосредоточенным на процессе вскрытия бутылки, - Как же! Энгельф не прав, а ты прав! Наверно, в "Канцтоварах"-то, - бросил он уничтожающий взгляд на Николая, - твои портреты-то продаютфя. Вот, как тебя нарифуют и продавать фтанут, хоть одно лицо, даже не цветное, так тебе верить фтанем. А пока, ифвини!
- Да ты не верь! - взорвался Николай. - Ты не верь, а думай! Сам думай! Восемь классов тебя учили, как надо жить, а как думать надо, никто не учил!
- Ничего, выучилфя кой-чему, - разливая в стаканы водку, протянул Петр. - Работаю, не бедую, как некоторые.
- Не тому учили-то! Пойми ты, не тому! - надрывался Николай. - Вот ты "Му-му" Тургенева помнишь?
- Это про Герафима? Он ее в речку кинул органом лафки, а она ему в ответ: "Фа что?" - произнес высоким голосом Петюня, вспомнив анекдот, и закатился от хохота. Взгляд у него фиксировался уже с трудом, но организм еще крепко сидел на песке.
- Да! Про Герасима! - горячо подхватил Николай, не знавший, по-видимому, анекдота и полагавший, что Петюня действительно вспомнил рассказ. - Именно про Герасима! А в школе тебя учили, что это про плохую барыню, про крепостничество. Про крепостничество-то, про крепостничество, да не только про барыню, а и про народ. И вовсе не с положительной стороны этот народ представлен, а, ох! с какой отрицательной!
- Ф какой-такой?
- С такой-такой! Раб народ-то! - воскликнул Николай так, словно обрадовался этому обстоятельству. - Раб паскудный, терпеливый! Так-то народу спокойнее. Тяжелее, но спокойнее.
Я перевернул палкой глиняный пирог, отчего искры беззвучным залпом взмыли в черное небо, и посмотрел на собаку. Бес уже изнемог от жара и, решительно поднявшись, подошел к моим ногам и плюхнулся оземь.
- Тебя учили, что Тургенев чуть ли не революционер, - продолжал между тем Николай, изображая в лицах учителя, который высокомерно учит Петра, что Тургенев - революционер. - Тебе врали, что он так вот думал, а не эдак, что учил так вот нас жить, а не эдак! Не верь! Никто не знал, как надо жить! Ни Толстой, ни Тургенев, ни Достоевский, никто не знал и никого ничему не учил! Потому, что сомневались во всем! Потому, что сами никому не верили, а думали!
- Знаешь, Чехов брату своему писал, - после некоторой паузы вдруг заговорил заплетающимся голосом Николай, поджимая по-пьяному губы и помахивая из стороны в сторону правой рукой с напряженно вытянутым указательным пальцем, - Не верь, писал, никому, особенно газетчикам! Смотри, дескать, по сторонам и сам соображай, а верить - никому ни-ни!
- Так, это ж при царе было! - возразил из последних сил Петр.
- "При царе-е-е-е!" - передразнил приятеля Николай, и щетинистое лицо его приняло выражение брезгливости. - А ты при ком живешь, чучело? Чем он тебе не царь? Великия, без Малыя и Белыя, а? Только этот временщик, а временщик всегда хуже, потому что ему надо успеть нахапать, как можно больше.
- Выходит, по-твоему, что ефли никому не верить, - с прежней хитрецой в глазах пролепетал Петюня, - Так и тебе нельфя верить. А раф так, то нужно наоборот - вфем верить!
Сказав это, он радостно загоготал пьяным смехом, и на него напала икота.
- Ду-у-у-рак ты, - с сожалением осмотрев засыпающего приятеля, словно не видел раньше, сказал совершенно трезвым голосом Петя. Потом он с ненавистью допил водку, мотнул мне головой и повалился на расстеленную палатку.
Предутренняя свежесть заставила Беса вернуться к костру. Я выкатил из углей утку и остудил ее в песке. Потом аккуратно разломил спекшуюся глину, и несказанный аромат, вырвавшись из нее наружу, поплыл над берегом и водой, дразня чувствительные ноздри ночного зверья. Утку я положил на тряпицу, служившую скатертью рыбакам, закинул ружье за спину и, трогаясь в путь, подмигнул Бесу, жадно ловившему запах печеной птицы:
- Если сейчас повезет, и мы с тобой угостимся таким яством. Пошли, а то светать уже начинает.
Лучшие комментарии по рейтингу
Но, до сих пор не могу перебороть себя и попробовать белку. Добуду, шкурку сниму, мясо в руках по кручу и отдам собаке. Наверное продуктов надо по меньше носить.
https://www.youtube.com/watch?v=-w-KVRrfP9I
Ну да ладно, уже в зрелом возрасте, охотясь в тайге на белок, я съел их несколько сотен (мне лапки задние и передние), собаке все остальное. Умело приготовленные - деликатес.
Однако читая опусы некоторых авторов, утверждающих, что этого зверька можно поджарить на рогульке или завернув в фольгу и засыпав золой получить вкусное мясо...я, как бы это помягче сказать - в недоумении
На сплаве (не было с собой подходящей посуды для готовки) пробовал и тот и другой способ...несъедобно.
Есть еще масса примеров...такие рецепты нужно делить как минимум на три))
Не стал искать сходство с тургеневскими персонажами, да это и не нужно. Колюня, неглупый мужик, но неудобный, любит рубануть правду-матку (условно назовем Хорем), не от того ли без работы остается. Как он царе-батюшке отзывается:
"При царе-е-е-е!" - передразнил приятеля Николай, и щетинистое лицо его приняло выражение брезгливости. - А ты при ком живешь, чучело? Чем он тебе не царь? Великия, без Малыя и Белыя, а? Только этот временщик, а временщик всегда хуже, потому что ему надо успеть нахапать, как можно больше."
Высказать такое раньше о царе-батюшке, что замахнуться на святое святых, нынешнюю действительность опускаем.
В общем, прочитав, каждый найдет для себя что-то интересное: один - рецепт запекания утки в глине, другой - противоборство собаки с коростелем, третий… Жаль, если рецепт пересилит. Спасибо автору!
Но, до сих пор не могу перебороть себя и попробовать белку. Добуду, шкурку сниму, мясо в руках по кручу и отдам собаке. Наверное продуктов надо по меньше носить.
